Василий Шукшин и Михаил Евдокимов — два сына Алтая. В Сростки к Василию Макаровичу мы приезжаем в день рождения, поем — а все же поминаем. А с фестивалем „Земляки“, Евдокимовским праздником, обратная штука: приезжаем в день смерти, поминаем — а все же поем.
В памяти народной они давно вместе. Это подтверждается, как водится, примерами то величественными, то смешными.
— У нас есть народный Шукшин, а теперь есть народный Евдокимов… — так сказал на похоронах Евдокимова Михаил Квашнин, тогда полпред в СФО.
А в кроссвордах встречается вопрос: „Край Шукшина и Евдокимова, пять букв“. Ответ — „Алтай“.
„Чтоб я и к Шукшину не приехал?!“
Внешне и характером они были разные. Шукшин — худой, хмурый, и Евдокимов — в теле, добродушный, почти всегда улыбающийся. Шукшин — колючий, мало кого к себе подпускавший, и Евдокимов, которого каждый считал своим другом.
Евдокимов был моложе Шукшина на целую жизнь. В одном из интервью он сказал: „Меня воспитали Шукшин и Высоцкий“.
Можно решить, что это дежурные слова. Но вот что рассказывала мне Тина Баздырева, сотрудница краевой администрации:
— В 2002 году начала работать пресс-секретарем краевого управления по культуре и впервые приехала в Сростки на Шукшинские чтения. Увидела Евдокимова, подошла к нему и спрашиваю: „Вы здесь в первый раз?“ Он даже обиделся. Сказал, что ездит на чтения то ли с самого начала, то ли со вторых чтений, всегда подстраивает свой график, чтобы быть в эти дни на Алтае. Говорит: „Чтобы я и к Шукшину не приехал?! "…
— С Василием Макаровичем мы родились по соседству: от его до моей деревни всего сорок километров. Но сближает нас не только и не столько география, сколько родство душ. Вообще, я на всю жизнь очарован творчеством Шукшина, боготворю его… — признавался он в интервью газете „Звезда“ (Пермь).
Журналист тогда спросил Евдокимова, почему же он не включает в свою программу рассказы Шукшина?
— Эстрада — она ведь требует прямого, резкого, более открытого юмора — анекдота, одним словом. Творчество же Шукшина — это не отдых, а большой труд для души… — отвечал Евдокимов.
У Евдокимова есть рассказ „Мама Валя“, вышедший в 1986 году в журнале „Литературная учеба“.
Была Валя когда‑то молодая, красивая, работящая, замуж вышла, дочь родила. Вот только мать Вали — симулировала болезни, рассорила молодых, муж Вали с дочкой уехал в конце концов в город, а Валю мать своими болячками удержала в деревне. Что‑то, видимо, сломалось в Вале, и вот годы спустя она считает своего кота Василия сыном, рассказывает деревенским, что Василий дров нарубил, в магазин за хлебом сходил, в лесу полное ведро ягоды нарвал… В деревне над ней не смеются — поддерживают разговор, понимающе кивают головами. Валя сама себе пишет письма „от дочери“, односельчане все понимают, но тоже ни слова не говорят. Кот Василий пропал (его задрал соседский пес Шарик, но Вале про это никто не говорит). Она пишет себе письма уже от Василия — он, мол, уехал в город на заработки, хорошо устроился. Рассказ кончается выстрелом — хозяин убил Шарика. Но ведь Шарик не виноват? Но тогда кто виноват?
— Это единственный опубликованный рассказ Михаила Сергеевича… — говорит Галина Николаевна Евдокимова. — Критики об этом рассказе написали, что он написан „под Шукшина“. Но, думаю, они просто решили так увидеть…
Фабулой „Мама Валя“ ни на какой из рассказов Шукшина, конечно, не похожа. Шукшин тоже писал о стариковском одиночестве, но все же не так, не до такой степени. Однако при желании параллели провести можно, и критика их охотно проводила, ранжировала, так удобнее, проще: называли ведь того же Золотухина „хвостом кометы Шукшина“.
Евдокимов это понял и больше таких текстов не писал. Что же, между ним и Шукшиным нет ничего общего?
— Они огромные соучастники души… — так ответил на этот мой вопрос Анатолий Дмитриевич Заболоцкий, друг и Шукшина, и Евдокимова.
Заболоцкий не литературовед, да этот вопрос и не литературоведческий, это о том, как человек смотрит на мир, на людей. У Шукшина в рабочих тетрадях записано: „Ничего, ничего, вот посмотрите: душа — это и будет сюжет“. Это его открытие, точка опоры, с которой он начал переворачивать мир. „Литература — жизнь души человеческой, никак не идеи, не соображения даже самого высшего порядка…“ — это еще одна запись-раздумье Шукшина. Так и у Евдокимова: главное в его героях — душа. Жизнь души — сюжет. Можно, конечно, сказать, что же это за душа в монологе про Мужика-Морда-Красная, или „День трезвости“? Но послушайте монологи „Любовь“, „Тимофей помирает“, „Лес“ и многие другие — там душа с душою говорит. Да ведь и в „Маме Вале“ — тоже душа: больная, тоскующая о счастье, вообразившая счастье, которое не сбылось. Что интересно, шукшинская запись была опубликована только в 2009 году, так что Евдокимов сам сделал это открытие, сам нашел этот путь.
Шукшинские чудики двадцать лет спустя
Где Евдокимов ближе всего к Шукшину — так это в своих киноролях. Тракторист Фома Дракин в ленте „Про бизнесмена Фому“, кузнец Филимон Селиванов в картине „Не валяй дурака“, фермер Иван Дергунов из фильма „Не послать ли нам… гонца?“ — образы шукшинские.
У Шукшина в рассказе „Верую!“ Максим Яриков мается от тоски, хочет понять смысл жизни, но поиск смысла без бутылки не обходится. Кузнец Филимон Селиванов тоже мается от тоски, от раздумий, от разлада между ним и женой, каким‑то образом родившей в деревне черного ребенка. Но потом он выловил в реке бочку спирта — и, как в рассказе „Верую!“, вдруг оказывается, что вопросов нет, а есть только жизнь, которую надо вдохнуть во всю мощь легких. Пока тоскуешь — жизнь‑то проходит. Филимону это открытие дорого обходится: сарай сгорел да еще и два года условно дали за спирт. „Но ведь праздник был? Был. Ну и все“, — говорит об этом Шукшин.
Фома Дракин и Иван Дергунов — это шукшинские чудики двадцать лет спустя. Фома построил в селе платный туалет — чем не чудик? Да, мрамор, санфаянс, но придут раз-второй, да и наскучит. Однако времена другие, и чудики другие. Видя, что поток клиентов пошел на спад, Фома решает сделать к туалету пристройку с бильярдом для мужиков. А когда его бизнес сожгли рэкетиры, оказывается, что кредит застрахован и Фома собирается отгрохать все заново, лучше прежнего. „Вот тебе и Фома…“ — почесывает голову зритель.
У Шукшина в рассказе „Чудик“ главного героя зовут Василий Егорович Князев, он киномеханик, беззаботный, беспечный, в тридцать девять лет бегает под дождем босиком. Но Шукшин явно подразумевал, что чудик — понятие растяжимое: и еще один Князев в рассказе „Штрихи к портрету“ пишет громадный трактат о правильном устройстве государства, а дописав, пытается отправить его в Центр (читай — в Москву, в Кремль). Однако на почте на него смотрят как на дурачка, бандероль не берут, выходит скандал.
В фильме „Не послать ли нам… гонца?“ у разорившегося фермера Ивана Дергунова тоже есть несколько ценных мыслей по поводу государственного устройства. Но он не разменивается на трактаты — он садится в свой желтый „Запорожец“ и едет в Москву, в Кремль — объяснять президенту, как правильно обустроить Россию.
Шукшинские герои отражаются и в других персонажах этих фильмов. Вот Фоме Дракину в пивной какой‑то выпивоха рассказывает про себя: „Я — секретный ракетчик!“ Так и у Шукшина в рассказе „Генерал Малафейкин“ самозванец нацепляет на себя чужую жизнь. Фома решает строить новый мир с туалета, а у Шушкина в рассказе „Мой зять украл машину дров!“ Веня Зяблицкий запер в деревенском деревянном нужнике свою тещу, когда‑то, в двадцатые годы, тоже строительницу нового мира. Фома обещает жене сапожки — а это один из самых знаменитых рассказов Василия Макаровича. Фома попадает в вытрезвитель — а это уже повесть „А поутру они проснулись“, та самая, работая над которой, Шукшин и помер.
Речь не о копии или подражании. Речь о том, что все они — Шукшин, режиссер и сценарист фильмов Валерий Чиков, Евдокимов — черпали из одного колодца. Эти фильмы — про шукшинских мужиков, которые не видели выхода, топили тоску в вине, но вдруг увидели выход и устремились к нему. И в этом смысле это продолжение Шукшина.
В какой мере работа над сценарием и ролями была совместной? Ни Чикова, ни Евдокимова, к сожалению, уже не спросишь. Однако очевидец есть — это оператор всех трех фильмов Тимур Зельма (между прочим, легендарный человек: сын Георгия Зельмы, фронтового фотокорреспондента, работавшего вместе с Симоновым, оператора фильмов „Зигзаг удачи“, „И это все о нем“, „Синдикат-2“ и многих других. — Прим. автора).
— Евдокимов не прикасался к сценарию, к исправлениям. Ни на одном фильме. Евдокимов читал сценарий, если ему нравилось, он говорил: „Я согласен сниматься“. И дальше он шел по сценам. Если в фильме появлялась не совсем точная, на его взгляд, фраза, он мог попросить режиссера поменять. Хотя тот был по‑своему упрямым. И не всегда соглашался. Но по большому счету внутреннего строения сценария Евдокимов не касался никогда. Это абсолютно достоверно. Два-три замечания по репликам за все время были. И не такие уж капитальные. Чиков талантливый человек. Он был привержен слову. Если у него написано „А“, то это не „Б“. И бывали сцены, когда Миша ошибался, и режиссер просил его повторить, хотя по идее ничего особенного в его ошибке не было. Миша очень скрупулезно относился и к сценарию, и к работе. И Валера, и Миша любили Шукшина. Чиков хорошо знал книги Шукшина. Но Чиков жил своей жизнью… — рассказал Тимур Георгиевич Зельма.
Между прочим, ленты „Не валяй дурака…“ и „Не послать ли нам… гонца?“ были сняты Театром Михаила Евдокимова.
— Это, по сути, студия Михаила Евдокимова. Они искали деньги, доставали деньги. Но такого, как сейчас, когда продюсер говорит: „Я достал деньги, значит, я главный. Это убрать, это добавить“, — такого никогда не было… — говорит Тимур Георгиевич.
Не лезть к мастеру с советами — это великое умение, не каждому дано. Евдокимов умел.
Я пришел дать вам волю…
Идеей фикс Шукшина был фильм о Степане Разине. Для Шукшина это была возможность поговорить на темы, которые тогда никто не отважился поднимать: сопротивление народа, война народа с властью, право на восстание как ответ на угнетение. Разин и вместе с ним народ взяли свою судьбу в свои руки. Свобода стоит того, чтобы отдать за нее жизнь.
Идея фикс Евдокимова — помочь землякам. Он участвовал в выборах в Госдуму в 1995 году — не прошел. В 2004 году пошел на выборы губернатора Алтайского края — и победил. Так он попал внутрь романа Шукшина „Я пришел дать вам волю“ — с поправкой на место и время.
В ситуации Разина и Евдокимова столько сходства, что одна история кажется спроецированной и преломленной с другой через гигантские призмы времени. Разин в общем‑то не стремился к противостоянию с царем, но обстоятельства оказались сильнее. Так и Евдокимов не стремился к противостоянию с Москвой, но противостоял. Степан не мог до конца положиться на свое ближнее окружение. Так и у Евдокимова: даже в числе самых близких были те, кто вел свою игру. Против Разина выступила казачья знать, против Евдокимова выступила тогдашняя знать — краевые депутаты. Разин побоялся вовлечь в восстание народ, и Евдокимов держал дистанцию от поддерживавшего его народа.
„Болел душой за эту землю“
Мало кто знает, что, став губернатором, Евдокимов повесил в своем кабинете портрет Василия Макаровича. Не где‑то сбоку, а рядом с портретом Путина. Вернее так: в центре — герб края, а по бокам — Путин и Шукшин. Путин — как руководитель страны, а Шукшин — как напоминание, как, для чего и для кого надо жить.
Именно при Евдокимове был открыт памятник Шукшину на горе Пикет. Более того, если бы не Евдокимов, этого памятника могло бы и не быть.
В 2004 году по поводу места для памятника кипели споры. Автор скульптуры Вячеслав Клыков видел только одно место — Пикет. Мне и тогда, и сейчас это кажется очевидным — ведь именно с Пикета Шукшин мальчишкой и подростком смотрел окрест, именно на Пикете он сидит босой в финальных кадрах фильма „Печки-лавочки“. Шукшин-памятник на Пикете зарифмовывал бы время и пространство. Но, как ни странно, это понимали не все. Одни говорили, что памятник может спровоцировать оползень. Другие считали, что Шукшина придется охранять: он же бронзовый, а это цветмет — распилят, сдадут. Говорили, что на Пикете же коровы пасутся, примут статую за пастуха, унавозят все вокруг — дело ли это? Кому‑то казалось, что Шукшин не так сидит, не туда смотрит, руки у него какие‑то большие… В общем предлагали поставить памятник внизу, между базаром и заправкой. Разозлившийся Клыков грозился памятник увезти. И тогда вмешался Евдокимов и своим губернаторским решением приказал ставить памятник на горе.
Я был в день открытия на Пикете. Ветер рвал ткань с памятника. Время от времени начинался дождь. В таких случаях говорят: небо плачет. Гости сидели под зонтами. Евдокимов тогда сказал:
— Горжусь, что Василий Макарович был земляком для всех нас. Земляком не потому, что родился на Алтае, а потому, что болел душой за эту землю…
Кроме бронзового Евдокимов собирался оставить еще один памятник Шукшину — именно при нем появилась идея восьмитомного собрания сочинений Василия Макаровича. Сейчас об этом почти никто не помнит. Однако это было, и к весне 2005‑го даже успели выпустить первый том с предисловием Евдокимова. Правда, Лидии Николаевне Федосеевой-Шукшиной предисловие не понравилось, газете „Свободный курс“ она сказала: „Автор предисловия на самом деле не ваш губернатор — оно написано академическим языком. Если бы Василий Макарович его читал, то язык бы себе сломал“.
Предисловие и правда написано не Евдокимовым, а его спичрайтером — у него имелся такой. Я этого спичрайтера нашел, он рассказал, что старался писать „душевно“, в „стиле Евдокимова“, но в то же время „исходя из представлений о том, как должно выглядеть предисловие к академическому изданию“.
Восьмитомник предполагалось издать к 76‑летию Василия Макаровича, но вскоре у Евдокимова началась война с депутатами, и стало не до того. А потом он погиб. Собрание сочинений вышло в 2009 году уже при следующем губернаторе и без евдокимовского предисловия.
Распятые долго не живут
24 июля 2005 года стояла обычная для Шукшинских чтений неимоверная жара. Евдокимов был в брюках и белой рубахе (а в прошлом году — в костюме). Речей говорить не стал — спел „Мой край для меня — это Родина, а Родина — это Алтай“.
Как раз более-менее утряслись его проблемы с краевыми депутатами. Мне он показался приободрившимся, полным планов. Его спросили, не видит ли он параллели между своей судьбой и судьбой Шукшина. Ни больше, ни меньше. Евдокимов ответил: „Это секрет“. Думаю, он просто не понял, что за параллели такие (да и никто не понял). Но было видно, что вопрос ему польстил.
По окончании торжественной части Евдокимов и гости пошли возлагать цветы к памятнику. Тут какой‑то мужик подошел к нему со словами: „Михаил Сергеич, дай я тебе руку пожму!“, и тут же вцепился в руку Евдокимова. Пресс-секретарь Николай Пименов вцепился в другую руку и стал его зачем‑то оттаскивать. Евдокимов, распятый между народом и властью, тихо посмеивался. И сверху на все это грустно смотрел Шукшин — он‑то знал, что распятые долго не живут…
Фото из архива автора
